[d.lecafe]

Наконец-то иллюстрация приобрела человеческий вид.
"Трое в лодке, не считая собаки", Джером К. Джером

иллюстрируемый текст

Я горжусь своим уменьем укладывать. Это одно из многих дел, которые я,
по моему глубокому убеждению, умею делать лучше всех на свете (меня самого
иногда удивляет, сколько существует таких дел). Я убедил в этом Джорджа и
Гарриса и сказал, что лучше всего будет предоставить всю эту работу мне
одному. Они приняли это предложение с удивительной готовностью. Джордж
зажег трубку и улегся в кресло. Гаррис закурил сигару и развалился в другом
кресле, закинув ноги на стол.



Это было не совсем то, чего я ожидал. Я предполагал, разумеется, что
Гаррис и Джордж будут действовать по моим указаниям, а сам собирался только
руководить работой, то и дело отталкивая их и прикрикивая: "Эх вы! Дайте-ка
я сам сделаю. Видите, как это просто!" Я думал, так сказать, о роли
учителя. То, что они поняли это иначе, раздражало меня. Ничто меня так не
раздражает, как вид людей, которые сидят и ничего не делают, когда я
работаю.
Мне как-то пришлось жить с одним человеком, который доводил меня таким
образом до бешенства. Он часами валялся на диване и смотрел, как я тружусь;
его взор следовал за мной, куда бы я ни направился. Он говорил, что ему
прямо-таки полезно смотреть, как я работаю. Он понимает тогда, что жизнь -
это не праздные мечты, не сплошная скука и зевота, но благородное дело, в
котором главное - чувство долга и суровый труд. Он, по его словам, часто
удивлялся, как ему удалось прожить до встречи со мной, когда он не имел
возможности смотреть на кого-нибудь, кто работает.
Ну, а я совсем другой человек. Я не могу спокойно сидеть и смотреть,
как кто-нибудь трудится. Мне хочется встать и распоряжаться - расхаживать
по комнате, заложив руки в карманы, и указывать, что надо делать. Такая уж
у меня деятельная натура.
Тем не менее я не сказал ни слова и начал укладываться. Эта работа
потребовала больше времени, чем я предполагал, но, наконец, я уложил
чемодан и, сев на него, начал затягивать ремни.
- А сапоги ты не будешь укладывать? - спросил Гаррис.
Я оглянулся и увидел, что забыл уложить сапоги.
Это очень похоже на Гарриса. Он, конечно, не вымолвил ни слова, пока я
не уложил чемодан и не затянул ремни. Джордж засмеялся своим раздражающим,
тупым, бессмысленным, неприятным смехом. Как они оба меня бесят!
Я раскрыл чемодан и уложил сапоги. Когда я собирался его закрыть, мне
вдруг пришла в голову ужасная мысль: уложил ли я свою зубную щетку.
Непонятно почему, но я никогда не знаю, уложил ли я свою зубную щетку.
Когда я путешествую, зубная щетка преследует меня как кошмар и
превращает мою жизнь в сплошную муку. Мне снится, что я ее не уложил, и я
просыпаюсь в холодном поту и начинаю ее разыскивать. А утром я укладываю
ее, еще не почистив зубы, и вынужден снова распаковывать вещи, и щетка
всегда оказывается на самом дне чемодана. Потом я укладываюсь снова и
забываю щетку, и мне приходится в последний момент мчаться за нею наверх и
везти ее на вокзал в носовом платке.
Мне, разумеется, и теперь пришлось выворотить из чемодана все вещи до
последней, и, разумеется, я не нашел щетки. Я привел наши пожитки
приблизительно в такое состояние, в каком они, вероятно, были до сотворения
мира, когда царил первобытный хаос. Конечно, мне восемнадцать раз
попадались под руку щетки Джорджа и Гарриса, но своей щетки я найти не мог.
Я переложил одну за другой все вещи, поднимая их и встряхивая. Наконец я
нашел мою щетку в одном из башмаков. Я уложил чемодан снова.
Когда я кончил, Джордж спросил, уложено ли мыло. Я ответил, что мне
наплевать, уложено мыло или нет, и, с шумом захлопнув чемодан, затянул
ремни. Но оказалось, что я запаковал туда мой кисет с табаком, и мне
пришлось открывать чемодан еще раз.
В десять часов пять минут вечера он был окончательно закрыт, и теперь
предстояло только уложить корзинки с провизией. Гаррис сказал, что до
отъезда осталось меньше полусуток и что ему с Джорджем, пожалуй, следует
взять оставшуюся работу на себя. Я согласился и сел, а они принялись за
дело.
Начали они весело, намереваясь, по-видимому, показать мне, как надо
укладываться. Я не делал никаких замечаний, я просто ждал.
Когда Джорджа повесят, Гаррис будет самым плохим укладчиком в мире. Я
смотрел на груду тарелок, чашек, кастрюль, бутылок, банок, пирогов,
спиртовок, бисквитов, помидоров и пр. и предвкушал великое наслаждение.
Надежды мои оправдались. Прежде всего Гаррис с Джорджем разбили чашку.
Они сделали это лишь для того, чтобы показать, на что они способны, и
вызвать к себе интерес.
Затем Гаррис положил банку с клубничным вареньем на помидор и раздавил
его. Помидор пришлось извлекать чайной ложкой. Затем настала очередь
Джорджа, и он наступил на масло. Я не сказал ни слова, я только подошел
ближе и, усевшись на край стола, наблюдал за ними. Я чувствовал, что это
раздражает их больше, чем самые колкие слова. Они волновались, нервничали;
они роняли то одно, то другое, без конца искали вещи, которые сами же перед
тем ухитрялись спрятать. Они запихивали пироги на дно и клали тяжелые вещи
сверху, так что пироги превращались в месиво. Все, что возможно, они
посыпали солью, а что касается масла, то я никогда не видел, чтобы два
человека столько возились с куском масла стоимостью в четырнадцать пенсов.
Когда Джордж отскреб масло от своей туфли, они попробовали запихнуть
его в котелок. Но оно не входило, а то, что уже вошло, не хотело вылезать.
Наконец они выскребли его оттуда и положили на стул, а Гаррис сел на этот
стул, и масло прилипло к его брюкам, и они принялись его искать по всей
комнате.
- Готов присягнуть, что я положил его на этот стул, - сказал Джордж,
тараща глаза на пустое сиденье.
- Я сам это видел минуту назад, - подтвердил Гаррис.
Они снова обошли всю комнату в поисках масла и, сойдясь посредине,
уставились друг на друга.
- Это просто поразительно, - сказал Джордж.
- Настоящая загадка! - сказал Гаррис.
Наконец Джордж обошел вокруг Гарриса и увидел масло.
- Оно же все время было здесь! - с негодованием воскликнул Джордж.
- Где? - вскричал Гаррис, круто поворачиваясь на каблуках.
- Стой смирно! - завопил Джордж, устремляясь за Гаррисом.
Они отскребли масло от брюк и уложили его в чайник.
Монморенси, разумеется, принимал во всем этом участие. Жизненный идеал
Монморенси состоит в том, чтобы всем мешать и выслушивать брань по своему
адресу. Лишь бы втереться куда-нибудь, где его присутствие особенно
нежелательно, всем надоесть, довести людей до бешенства и заставить их
швырять ему в голову разные предметы, - тогда он чувствует, что провел
время с пользой.
Высшая цель и мечта этого пса - попасть кому-нибудь под ноги и
заставить проклинать себя в течение целого часа. Когда ему это удается, его
самомнение становится совершенно нестерпимым.
Монморенси садился на разные предметы в тот самый момент, когда их
нужно было укладывать, и не сомневался ни минуты, что, когда Гаррис или
Джордж протягивают за чем-нибудь руку, им нужен его холодный, влажный нос.
Он совал лапу в варенье, разбрасывал чайные ложки и делал вид, что думает,
будто лимоны - это крысы. Ему удалось проникнуть в корзину и убить их целых
три штуки, пока, наконец, Гаррис изловчился попасть в него сковородкой.
Гаррис сказал, что я науськиваю собаку. Я ее не науськивал. Такая собака не
нуждается в науськивании. Ее толкает на все эти проделки врожденный
инстинкт, так сказать, первородный грех.
В двенадцать пятьдесят укладка была окончена. Гаррис сел на корзину и
выразил надежду, что ничто не окажется разбитым. Джордж заметил, что если
чему-нибудь было суждено разбиться, то это уже случилось, и такое
соображение, по-видимому, его утешило. Он добавил, что не прочь поспать. Мы
все были не прочь поспать. Гаррис должен был ночевать у нас, и мы втроем
поднялись наверх.

@темы: United Kingdom, Художник, Пишем и иллюстрируем, Be positive, Рисунки